Никогда прежде бесчисленные отблески Радужного моста не были столь ненавистны возвращающемуся на родину путнику. От этого неописуемого мерцания, бывшего одновременно хаотическим и подчиненным странному порядку, заложенному еще при сотворении всех девяти миров, Тору хотелось кричать. А еще больше - разрушить ослепительный столб света, позволив первозданной силе разметать свое тело на мелкие клочки, мельчайшие крупицы, о который сыну Говарда Старка даже не снилось в самых мечтах.
Асгардцы не бессмертны - кому как не Тору это знать. Ётуны тоже - так почему их полукровное отродье все таки оказалось столь живучим?!
В то мгновение, когда его разума коснулось послание Всеотца, Одинсон был готов ко многому. К очередным врагам, напавшим на родной мир, к несправедливо изменившемуся решению царя, возжелавшего вновь видеть первенца у подножья трона. Но только не к тому, что... «Это Локи»
Тор скрипнул зубами и резко кивнул невозмутимому Хеймдаллю, не в силах поддерживать сейчас хоть какую-нибудь беседу, особенно вежливую. Впору было смириться, что с тех стародавних пор, когда Один размяк, когда Один позволил сердцу довлеть над разумом, когда приволок этого мерзавца в свой дом, умиленно сюсюкая над пускающим пузыри младенцем. Что с тех самых пор эти два слова, это проклятое во всех мирах имя, будут иметь необъяснимую власть над наследным принцем. Над самым вспыльчивым и гневливым божеством, которое только могли вообразить себе выходцы с севера.
Впервые вид островерхих башен Асгарда не согрел сердце воина. И впервые Тор прошел мимо осекшихся друзей, презрев саму возможность быстрее добраться до дворца верхом. Ему некуда было спешить - придавленный отцовским каблуком змей никуда не денется. Не теперь.
Предатель. Мерзавец. Трус. Лжец. Ярость клокотала где-то в горле, норовя выплеснуться от любого неосторожного жеста или слова, брошенного в сторону Одинсона. Сведущим в магии стоило лишь взглянуть на Мьёлльнир, чтобы узреть, как причудливая руническая вязь, украшавшая молот и предупреждавшая каждого о его могуществе, буквально искрится, избавляя хозяина от потребности метать громы и молнии самостоятельно.
Стражи расступились перед ним, распахнулись двери тронного зала.
Была ли в том магия величественных стен или же причина крылась в ином, но тот, кто всего лишь мгновение назад был готов исправить досадную оплошность рока и размозжить-таки изменчивое лицо называвшегося братом, сам себе казавшийся раскаленным горнилом кузнеца, внезапно остыл. Хватило только одного взгляда на Одина, враз постаревшего и осунувшегося царя, чтобы осознать свой гнев. И понять, почему во имя всей Вселенной, с головы Локи не упадет и волоса.
Фригга. Незримая царица стояла сейчас по правую руку от понурившегося супруга, она же простирала руки над заключенным, охраняя сильнее любого заклятья или доспеха. Тор мог разрушить многое, но только не то, не того, кто был с любовью выпестован и взращен матерью.
«Ты отдал своего сына войне, Один, сын Бора, но кто, как не мой сын, сможет восстановить уничтоженное и возродить мир?»
И не позволит никому истязать его, видя в каждом изворотливом движении колдовских пальцев слабую тень той ворожбы, что отгоняла паскудных цвергов от кровати белобрысого мальчишки, чтобы не мешали царевичу спать. И набираться сил. Убаюкивала ли она его, с такой легкостью отмахнувшегося от брата, так же?
- Ты не убьешь его, Всеотец. - глухо произнес он, подойдя ближе и невозмутимо встречая взгляд потускневшего ока.
- За предательство, за попытку узурпировать власть, за все тенета лжи, порожденные его ядовитым языком...
- Ты не убьешь его, - с нажимом повторил Тор, чувствуя как душу и сердце сковывает холод Ётунхейма. После сегодняшнего разговора он окончательно осиротеет, вслед за погибшей матерью, потеряв и отца. Один не простит дерзости, не смирится с проснувшейся не ко времени властности, поскольку он учил наследника не этому. Он учил его воевать, но не править. Не вершить судьбы поданных словами.
- Ни одна темница не удержит его от каверз на века, посему он будет отбывать свое наказание подле меня. На Земле, исправляя причиненный вред.
- Мой сын диктует приговор королевскому суду? - на спинку трона слетел один из воронов, хрипло каркнув на наглеца. - По какому праву, позволь узнать?
- Именем твоей жены, Всеотец, я подкрепляю свое слово. Жизнь Локи, сына Одина, отныне принадлежит мне. Я не позволю кому-либо пролить его кровь.
- Сын Лафея! - вскричал царь асов, взвиваясь на ноги. - Не Одина! Не смей более называть его моим отпрыском! Чудовище... - он так же стремительно осел обратно, прикрывая лицо, дрожащей от напряжения рукой.
- Она любила его. И в память о ней... - Тор замолчал, понимая что все равно добился своего и более истязать отца не было нужды. Один молчал, безмолвно согласившись с волей сына. И только когда тот направился к выходу, в спину ему донеслось.
- А ты, Тор, ты все так же любишь своего брата? Как и прежде? - асгардец замер на мгновение и вышел вон, так ничего и не ответив. Локи было очень сложно любить. Даже забота о нем всякий раз выходила боком.

Стража смотрела на наследного принца, как стая голодных волков и стоило только удивляться подобной осведомленности - он не успел отойти от тронной залы, а слухи уже побежали вперед него, неся весть о явном безумии Тора. О его мягкосердечности, о неподдельном разочаровании Всеотца, о кознях земной ведьмы, одурманившей и завлекшей в свои сети, словно жертвенного бычка. Прежде вся свита винила в таких россказнях Локи и его змеиный язык, изворотливость и неописуемую жажду уязвить сводного брата, выставить в дурном свете, втоптать в грязь. Поразительно, но любого словоблуда, возжелавшего снискать такую же славу, зеленоглазый колдун жестоко отвращал от столь неблагодарного деяния. После первой же попытки, неумелой и явно сделанной на пробу, новоявленный зубоскал мог этих же зубов и не досчитаться, став жертвой удивительного и неудачного стечения обстоятельств. Тор не раз спрашивал брата, отчего тот так суров со своими «последователями», неужели так странно вступается за честь всей семьи и косвенно за собственную? Но злокозненный никогда не давал прямого ответа, взамен отвешивая одну словесную оплеуху за другой. Что за царь слушает жалких лизоблюдов и примеряет их мнение, как дева новые наряды? Что за воин неспособен вести тонкую игру в переговорах, норовя разрушить многовековые договоренности из-за упрямства и подвести к простым истинам - мир-война, друг-враг? Что за олух лезет на рожон, прикрывая собственным телом от случайного удара, метившего в казалось бы незащищенную спину, кто просил тебя, тупая ты колода?!
Тор со всем соглашался - в отличие от отца, бросавшего свои недовольства через губу, Локи никогда не упускал шанса ткнуть братца носом в совершенные ошибки, как напаскудившего кутенка. В красках расписать, как нужно было поступать на самом деле. И, как бы дико это не звучало - исправить за прямолинейным старшим то, что еще поддавалось починке. Задобрить мнительный цвергов, посулив им золото и драгоценности, уговорить горделивых альвов, относившихся к любой расе с презрением, кроме своей собственной, увлечь их непростыми загадками. И излечить полученную по недомыслию рану, толком не ведая еще целительской магии - единственные уроки, с которых Локи позволял себе сбежать, не видя в них особого смысла. Страшно было тогда смотреть на заострившееся лицо мальчишки, безуспешно пытавшегося унять льющуюся на тонкие пальцы кровь. И пусть даже Тор, смирившийся с неизбежным концом, пытался отпихнуть его от себя, чтобы не расходовал силу зазря, чтобы спасался и дожидался отца, потому что следом за разведчиками придут другие... Ведь не отпустил же? Держал расходящиеся края раны до последнего, обещая убить своим собственными руками, если посмеет сдохнуть сейчас. 
И заставил его пройти через это испытание - вот чего Одинсон не сможет простить.
Наверное именно эта мрачная решимость, проступавшая на его лице, не позволяла начальнику стражи разразиться справедливыми обвинениями - достойный воин искоса поглядывал на шагавшего вровень с ним принца, но не решался заговорить первым. Отомкнул дверь, выдал рунический ключ от камеры - гибкая полоска металла вдруг по-змеиному изогнулась в пальцах Тора и вонзила проступившие зубцы в ладонь, за мгновение напившись крови. По тонкому тельцу прошлась алая волна, подкрасившая охранные знаки. Ну надо же, а ведь раньше Один считал кровную магию пережитком диких времен, когда над сильными мужами правили гейсы*, а любое проявление непогоды считалось предвестником скорых бед.
Так или иначе, но выпустить Локи из узилища мог либо сам Всеотец, либо его наследник - разумный ход, учитывая злобное перешептывание стражей, не вошедших в коридор следом за Тором. Пленник итак был у них, как на ладони, но навредить мятежнику они бы не смогли при всем желании.
Асгардец медленно шел по восстановленному крылу темниц, рассматривая знакомую картину в искрящемся обрамлении силового поля. Колдун не удостоил его и тенью взгляда, равнодушно перелистывая книгу, как будто возлежал в своем алькове, а не томился в заточении за бессчетные преступления.
- Всегда знал, что ты падок на внимание окружающих, Локи, но не до такой же степени, чтобы повторяться. - Тор искоса взглянул на подобравшихся стражей и повелительно взмахнул рукой, отсылая их прочь. Даже специально подождал, убеждаясь что звук шагов стих и никого кроме их двоих в подземелье не осталось. 
- Покажись мне, брат. Не смей прятаться за личной!

* распространенные ритуальные запреты-табу, за нарушение которых человеку-носителю грозила смерть.

С Локи всегда было так, сколько Тор себя помнил. Слишком тихий младенец, по сравнению с остальными, беспокойно крутившимися в колыбелях и не дававшим спать бессчетным нянькам-мамкам; слишком серьезный мальчуган, внимательно прислушивающийся к происходящему вокруг, ожидая подвоха; слишком сметливый отрок, нет-нет да влезавший в серьезные разговоры отца, вызывая в том закономерную досаду. Нет, не своим любопытством, а тем что родная плоть и кровь Одина в этот самый миг предпочитает носиться наравне с прочими подростками, обдирая колени в кровь, бесцеремонно забрасывая в дальний угол книги и при первой возможности уклоняясь от любого урока, изводя наставников проказами и розыгрышами.
Слишком замкнутый юноша, познавший так много тайн и секретов для того, чтобы воспринимать мир через простецкую черно-белую призму, самовольно уходя в тень, на сторону непредсказуемого сумрака, оставляя себе пространство для маневра. Многие за глаза называли Локи злокозненным котом, имея ввиду и непокорный нрав, и томную грациозность, сведшую с ума не одну деву из свиты Фригги. Да чего там говорить, и многие витязи засматривались вслед колдуну, завидуя его знобкой легкости, утонченности, тронь посильнее - зазвенит, а то и обожжет резкой болью. Доказывая, что у любого зверя, даже у кажущегося столь безобидным и прирученным, всегда есть острые зубы и когти.
Тору же брат всегда виделся в облике тонконогого черно-бурого лиса, редкого, хитроумного и знавшего себе и своей шубке истинную цену. И не ведая, какая сила направляет его в пути - добро или все-таки зло? Как можно вершить справедливые дела, смочив руки в кровавой росе? Как можно через боль давать величайшее благо?
Потеряв брата Одинсон осознал, что давило на плечи того чуть ли не с самого раннего детства, что мешало смиренно принять свою участь - не поступок Всеотца и не ледяная кровь, бежавшая под бледной кожей, нет. Сын ётуна не мог взять в толк, с чего бы ему подчиняться тупоголовому простофиле, который неизбежно привел бы Асгард к закату. Он не видел в молодом асе ни достойного царя, ни предводителя войска... ни родича, как выходило. И это травило хуже самого злого яда, способного разрушать лишь тело, выпуская на свободу бессмертную душу. Сын Лафея, сын Одина и Фригги, многоликий и не узнанный никем, Локи разъедал душу воина так, что любое лекарство было бессильно. Оставляя за собой лишь выжженную бесплодную пустыню, что до сих пор являлась Тору в кошмарных снах.
- Чего же тебе тогда стоило равнодушно усидеть на троне, братишка? - Одинсон спокойно взглянул на осунувшееся лицо пленника, чувствуя скопившуюся в душе горечь. Он не мог злиться на Локи, никогда не мог, даже язвя над ним наравне с земными Мстителями. На правду нельзя отвечать гневом, какой бы колкой она не была. - Когда я, в открытую глядя в лицо Одина, без тени сомнений признал, что ты был бы лучшим царем Асгарду? Твое сердце ликовало? Ты добился чего хотел своим лучшим обманом? - он опомнился лишь когда силовое поле пошло мелкой рябью, послушно отступая от протянутой руки, но тем не менее не воспринимая столь непривычный жест, как команду.   
- Отвечай мне, - почти прорычал Тор, не отводя тяжелого взгляда от посверкивающих мрачным торжеством глаз колдуна, - я хочу знать, ради чего умер мой брат.

Джейн. Да, Локи прекрасно знал куда бить, чтобы больнее ранить, забывая о том, как легко тем самым подставить под ответный удар себя. Одинсон хотел было огрызнуться в ответ, задать напрашивающийся вопрос в лоб, чтобы увидеть как на точеном лице проступает почти детское изумление. «И почему же тебя это настолько задевает, брат», но подобным мыслям не было места здесь. Не сейчас.
- Не примешивай её сюда - дела семьи не касаются смертной! - порывисто одернул разошедшегося брата Тор, помрачнев. Злые слова хлестали наотмашь, пробуждая клокочущий в крови гнев. Над дворцом вновь собирались тучи - асгардец чувствовал это несмотря на расстояние. И ничего не мог с собой поделать.
- Наша мать погибла из-за Макелита, Локи. Из-за вырвавшихся пленников, из-за стражей, отвлекшихся на них. Из-за собственной храбрости, к которой она приучала нас обоих, в конце концов! Какие еще поводы ты станешь искать? Может, вспомним Бора, спрятавшего Эфир так ненадежно!? - Одинсон не удержавшись, шарахнул кулаком по каменной колонне. В этом весь Локи! Перевернуть все с ног на голову, при этом с удивительной легкостью запутавшись в собственной лжи! Порой Тору казалось, что брат не зря избрал рога, как украшение своего шлема, поскольку только одно животное во всех мирах проявляло столько же упрямства, как и он, умудрявшийся не видеть истин дальше собственного носа. Жертвенный агнец... никто его не понимает и не ценит. Твердолобый баран, лелеющий непонятную обиду.
- Или взойдем в поисках истинного виноватого к сотворению миров? - он отступил на шаг, переводя дыхание. Высокие слова не были его сильной стороной. Так легко было сбиться с верного пути, высказать что-то не то. Он скорбел по матери, эта боль никогда не утихнет, даже спустя множество веков. Но как вдолбить этому идиоту ту правду, которая лежала на поверхности?
- Если бы ты предстал со мной перед троном отца, вернув себе честное имя, не скрывая лицо за очередной маской - неужели думаешь, что Один и тогда бы бросил тебя в темницу?! Очнись, брат, ты сам привел себя в эту клетку, решив умереть на выжженных пустошах! - Тор развел руками и горько ухмыльнулся. - Всякий раз упорно воруешь то, что и так могло быть твоим по праву. Неужели ты настолько страшишься света, живущего в сердце? Неумело играешь роль чудовища, которым никогда не был? - Одинсон сам не заметил как вновь приблизился к темнице, не отводя пристального взгляда от колдуна.
- И упорно пытаешься занять чье-то место, чтобы не тратить силы и искать свое собственное? - светящаяся преграда покорно пропустила носителя ключа, а тот схватил узника за измятый воротник рубахи, лишая возможности уклониться или сбежать. Непредсказуемый гордец, бестолковое существо, втемяшившее себе в голову невесть что...
- Ты - трус, Локи. Ради тебя, я пошел против отца и стал предателем в глазах всего народа. Что ты еще хочешь получить от меня, какую плату?!

Это тонкое горло с хрупким кадыком хотелось как никогда сжать,  стиснуть что было сил0 поскольку переубедить упрямца иным способом не было ни малейшей возможности! Локи как никто иной умел пропускать мимо ушей неудобные вопросы, цепляясь за небу известные спусковые крючки, так это называли смертные, не так ли? И с легкостью находил лишний повод довести брата до белого каления, находя в этом странное удовольствие. Как нарочно. И мог извергать бесконечные потоки яда,  побуждая противника проявить силу. И тем самым только подтвердить свою «правоту», слабость оппонента – только безмозглые звери «общаются»таким образом, когда им не хватает слов. 
- Ты специально? - тихо произнес Тор, чувствуя, что не может дольше «угрожать» Локи, хоть и казалось, что мгновение назад он готов  буквально вбить этому существу в голову самую простую истину. Которую было непросто произнести просто так. Но тонкие пальцы инстинктивно легли на  напряженные запястья, защищаясь от обращенной ярости, и он немного пришел в себя. Разумный асгардец вовсе не заявился бы сюда, расчетливый пустил бы вперед себя стражу, а истинный сын Всеотца нашел бы возможность отвернуться и не смотреть на вершащийся «справедливый» суд.
А он, Тор Одинсон, видимо был проклят еще до рождения. Хотя бы тем, что из всех возможных путей выбирал тот, который был заведомо неправильным.
- Значит, ты просто-напросто хочешь побыть на моем месте? – рыкнул он, сбрасывая тонкое марево, призывавшее заключить вырывающегося братца в объятия и простить ему все и сразу. А еще лучше постоять в стороне и подержать шлем, чтобы не набрызгало, повиливая от умиления хвостом. Тор сгреб воротник туники в кулак, так что затрещала ткань, не видя пред собой больше ничего, кроме хитрых колдовских глаз, и прошипел в непозволительной близости от  рта, искривленного привычной презрительной ухмылкой. 
– И ради чего же? Дай угадаю,, чтобы беспомощно смотреть, как любимые уничтожают друг друга в бессмысленной вражде? О покровительственном отцовском похлопывании и не говорю, сам забыл, когда в последний раз… Проклятье, братишка,  да, для этого совершенно ненужно было прилагать столько усилий!  - Тор скривился и резко отпустил пленника, зло выдирая из ладони напитавшийся амулет, с жалобным звяканьем брякнувшийся на плиты пола.
- Так валяй. Убей, пока никто не видит – охранное заклинание тебе более не помеха, стражи тут нет. Займи мое место пред троном отца, выйди из ненавистной тени и правь по своему разумению! Ну, давай же, попробуй, как это на вкус – быть мной!